Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.
Коля Спасите Наши Души получил по радио штормовое предупреждение. Да и барограф в штурманской рубке вычерчивает опасную кривую. Поэтому все взгляды устремлены на море и небо.
Слоистые облака сгустились, сбились в плотные массы и бегут по небу, быстро меняя свои очертания. Еще о п а с н е е кучевые облака. Они замедляют свой бег и чернеют.
Шторма не миновать.
Авдей Егорыч совсем надвинул кустистые брови на глаза, и капитану кажется, что он принюхивается к воздуху.
«Вон что — тихо!» — наконец догадывается Фрол Нилыч, и желваки начинают медленно ходить под кожей его скул.
Вокруг, и в самом деле, стоит тревожная тишина. Никто даже не заметил, как она пришла на смену порывам ветра, сразу сделав все редкие звуки громче и гуще.
Потемневшее небо косо, от туч к морю, рассекает тонкая белесая полоса, и все на «Медузе» понимают, что вот-вот обрушится шторм на старое судно, и тогда вся надежда только на себя да на шаткое морское счастье.
Мертвая зыбь покачивает шхуну, и от этого даже старым матросам кажется, что их подташнивает и сосет под ложечкой.
— Всех наверх! — не оборачиваясь, говорит капитан Авдею Егорычу.
Боцман собирается подать сигнал, но замечает, что все матросы и так сбились на шканцах[44] и на их лицах написана решимость.
Боцман видит и другое: даже в этот грозный час люди остались сами собою. Евсей, одетый, как и остальные, в рокан и зюйдвестку[45], обнял длинными лапами Ваньку Лешего и басит:
— Готов ли ты приять страдание, Ванька?
— Иди к бесу, поп! — огрызается Леший, стараясь стряхнуть с плеч руки Евсея. — Кулаки-то у тебя каменные. Чистый вельзевул.
Федька Гремячев с безмятежным видом грызет трубку, пускает колечки дыма и тиранит Колю Спасите Наши Души, выскочившего из рубки «подышать воздухом»:
— Сбрил бы усишки, а? Неровен час — сметет с палубы. Как раз за моржа сойдешь. На дне-то...
Коля не отвечает на шутки. Он первый раз в открытом море, буря уже занесла крыло над ним, и радиста подташнивает от страха и от того, что жалко свою молодую короткую жизнь. Одно дело, когда ты на берегу — и тебе мерещится полузатопленная рубка, и сам ты, молодецки, до последнего дыхания, выбивающий на ключе сигнал бедствия «SOS». Совсем другое — вот сейчас, когда под тобой миллиард тонн воды, и может она взбеситься и оставить от шхуны одни щепки, и снова потом успокоиться уже без него, без Коли Спасите Наши Души.
Шхуна переваливается на волне, будто огромная заснувшая рыбина, не желающая погружаться в воду. Изредка в ее борта постукивают льдины, и судно тихо вздрагивает от их ударов.
Но вот ветер начинает свистеть в мачтах, воздух грузнеет, становится свинцовым, и людям кажется, что они чувствуют его тяжесть, когда дышат.
Команда задраивает люки, все становятся по местам, которые указал капитан. От носа к корме натянуты штормовые леера, чтоб можно было схватиться за эти тросы, если вода начнет перехлестывать через борт.
И все-таки, несмотря на то, что люди ждут его, шторм налетает внезапно Вой, свист, грохот заполняют собой вселенную. Вода, завиваясь в жгуты, хлещет по судну, швыряет его из стороны в сторону, и маленькая «Медуза» то и дело исчезает между темно-серыми громадами волн.
Взгляды-матросов тянутся к рулевому. Не дай бог, он поставит шхуну лагом[46] к волне, и море в бешенстве раздавит ветхое судно.
Мучительно тянется время, и никто не может сказать, сколько минуло минут или часов с той поры, как начался шторм.
Ветер уже ревет, а не свистит в пеньковых вантах[47], вахтенный на руле постоянно перекладывает штурвал, уберегая судно от таранных ударов океана.
«Совсем как во время бомбежки», — думает боцман.
Но вот, похоже, буря слабеет, — волны не кажутся такими высокими, как раньше.
Коля Спасите Наши Души отвязывается от мачты и бросается вверх, к рубке. Неожиданно для него палуба становится дыбом, «Медуза» почти ложится мачтами на волну, и многотонная глыба воды утаскивает радиста в море.
«Человек за бортом!»
Никто не слышит этого крика, разодравшего рот Ваньке Лешему, но все видят, что случилось несчастье.
Один за другим в море летят спасательные круги на линях[48], но вода отшибает их от радиста.
И внезапно, обвязав себя концом тонкой и длинной веревки и захлестнув второй ее конец за леер, бросается вниз Петя Чжу.
Веревка натягивается, ослабевает, и команда с замиранием сердца следит, как юноша пытается приблизиться к радисту и как волны растаскивают их в разные стороны.
Чуть побледневший капитан почти в ухо рулевому кричит команды, не позволяя шхуне отдалиться от клочка океана, где барахтается несчастный радист.
— Вяжи! — вдруг орет Евсей.
Его быстро обвязывают веревкой Федька Гремячев и подоспевший Гуркин, и старик, облапив спасательный круг, кидается в воду.
Короткими саженками он пробивается к радисту, то исчезая из глаз, то снова появляясь на поверхности моря. К счастью, высокая волна внезапно подтаскивает полумертвого молодого человека к борту «Медузы», и Евсей вцепляется обеими руками в Колю Спасите Наши Души.
— Шторм-трап — за борт! — кричит капитан и жестами показывает, что́ надо делать.
Волны грозят разбить людей о борт. Вниз по шторм-трапу кошкой скатывается Гуркин и, захлестываемый волной, ловит руки плывущих матросов.
Всех троих вытаскивают на борт, и Ванька Леший относит радиста в кубрик.
Леший хотел было перевязать Колю, которому во время падения разбило лицо, но вдруг опрометью несется наверх.
— Беда, капитан! — тычет он пальцем вниз, — Пропадем...
Не то в борт с размаху ударила льдина, не то виной была неистовая свирепость волн, но только на корабле разошлись швы обшивки, и вода стала проникать в кормовой трюм.
Капитан подзывает к себе помощника — и вместе с ним посылает матросов вниз. Люди ставят помпы и молча качают насосами воду. Работать очень трудно оттого, что шхуну мотает из стороны в сторону, почти окуная такелажем в воду.
Палубу по-прежнему захлестывают волны.
В это время из машинного отделения прибегает механик и что-то кричит на ухо капитану.
Фрол Нилыч пытается скрыть свое крайне скверное настроение, но это ему плохо удается. В двигателе обнаружилась серьезная неполадка.
«На парусах придется идти, — думает капитан, — может, выкрутимся из беды».
Боцман старается не смотреть на капитана. Не опасность мучает старого моряка, а уязвленное самолюбие. Даже если удастся вернуться домой, весь порт будет им перемывать косточки и соленой матросской шуткой посыпать душу. Еще бы! Первый же рейс в открытое море, и вот — без мотора и без радиста.
